С лицейского порога
«Куницыну дань сердца и вина!/Он создал нас, он воспитал наш пламень!/Поставлен им краеугольный Камень,/Им чистая лампада возжена…» Эти строки напишет 26-летний Пушкин, прошедший уже через южную ссылку и находившийся в ссылке в Михайловском. Здесь особенно остро чувствовал он свое одиночество и часто вспоминал шесть лет, проведенные в Лицее – время, которое забыть невозможно.
Иван Репин. Пушкин на экзамене
Детские годы Александра, прошедшие в Москве, не были особенно радостными. Родители больше были увлечены собой: Надежда Осиповна была в заботах о туалетах и выездах к именитым господам, Сергей Львович усердно старался прославиться в качестве поэта. Мальчик в основном находился на попечении бабушки Марии Алексеевны, да еще няня Арина пела ему песни и «сказывала сказки», когда маленький Саша засыпал на отведенном ему месте в уголке за печкой.
Когда Пушкину исполнилось семь лет, к нему пригласили гувернера – графа де Монфора, француза-эмигранта. Он много общался со всеми детьми Пушкиных, рассказывал им истории о рыцарях, играл на фортепьяно, рисовал. Благодаря своему гувернеру Александр выучил французский язык в совершенстве и даже впоследствии в Лицее получил прозвище Француз. Это о нем, Монфоре, будущий поэт вспомнит в «Онегине»: «…Чтоб не измучилось дитя,/Учил его всему шутя,/ Не докучал моралью строгой,/Слегка за шалости бранил/И в Летний сал гулять водил».
Но вскоре, как и в романе «месье прогнали со двора». Некоторые исследователи творчества Пушкина считают причиной этого тот факт, что гувернер застал своего воспитанника за чтением Вольтера (Александр очень рано, без позволения отца, начал читать книги в его библиотеке) и пожаловался Сергею Львовичу. В ответ на подобные жалобы глава семьи только лишь пожал плечами. Француз напомнил русскому аристократу о том, что «сочинитель Вольтер» подготовил революцию во Франции и при этом назвал Сергея Львовича якобинцем, а в ответ получил: «А вы шут!». Полемика завершилась изгнанием француза.
Но есть и другое мнение. Монфор закрывал глаза на то, что читал Александр, тем более, что сам «был не без греха» – любил выпить. И однажды он даже угостил своего воспитанника, после чего оба крепко спали… На место прежнего гувернера взяли Руссло. Воспитатель и воспитанник сразу невзлюбили друг друга. Александр уже начал писать стихи, а гувернер считал «подобное неуместным занятием» и следил за каждым движением мальчика. Жаловался родителям на леность и праздность их сына, победить которую он не в состоянии. При этом Александр резко и коротко однажды отрезал ему: «Неправда!».
Между тем сыну исполнилось 12 лет, родители решили отдать его в «иезуитский коллегиум» – в таком случае будущему великому поэту России грозила участь получить образование у отцов-иезуитов. Но в это время в Царском Селе открывался лицей для дворянских детей, о чем прознал вездесущий дядюшка Александра – поэт Василий Львович Пушкин. Он взял на себя обязательство устроить туда племянника. И они вместе поехали в Петербург. Изначально планировалось, что в этом элитном заведении будут обучаться и младшие братья императора Александра I. Так что попасть в Лицей было непросто, несмотря на то, что принимали сюда и детей из обедневших дворянских семей. И только благодаря ходатайству Александра Ивановича Тургенева – русского историка, публициста и чиновника – (он же в 1837 году провожал уже известного поэта в последнюю дорогу) Александр Пушкин стал лицеистом.
Дом в Москве 12-летний мальчик покидал без всякого сожаления. Жаль было расставаться только с Ариной. Няня, укладывая его вещи, положила и несколько книг, зная, что Александр очень любит читать. Все произведения были из библиотеки Сергея Львовича и, разумеется, предназначались отнюдь не для отрока. Но, обнаружив их по прибытии в Петербург, он очень обрадовался этим книгам.
Постановление о Лицее императора Александра I уравнивало новое образовательное заведение с российскими университетами. И вот наступило 19 октября 1811 года. «Вы помните: когда возник лицей,/Как царь для нас открыл чертог царицын,/И мы пришли. И встретил нас Куницын/Приветствием меж царственных гостей?».
Александр Петрович Куницын – профессор, действительный статский советник. Преподавал в Лицее нравственные, политический и юридические науки. В день открытия нового учебного заведения Куницын произнес свою пламенную речь – «наставления воспитанникам»: «…Здесь сообщены будут вам сведения, нужные для гражданина, необходимые для государственного человека, полезные для воина. Наука общежития есть первый предмет воспитания. Под сим словом разумеется не искусство блистать наружными качествами, которое нередко бывает благовидною личиною грубого невежества, но истинное образование ума и сердца. Вам раскрыт будет состав гражданского общества; разбирая части сего многосложного здания, вы увидите, что ни подданные без повиновения, ни граждане без точного исполнения должностей своих, ни общество без единодушия членов его благоденствовать не могут…».
Куницын не только был наделен блистательным талантом, он был еще замечательным человеком, искренне любившим своих воспитанников, нередко защищавшим их от некоторых гувернеров – «услужливых слуг» начальства. Лицей для Пушкина – это не исключительно радостные моменты его жизни, было и немало горьких. Двенадцатилетний мальчик не отличался ни усидчивостью, ни особым послушанием тем, кого не уважал. В детстве, в домашней обстановке, его часто унижали. Мать могла отхлестать по щекам своего шумного сына за какую-нибудь мелочь, сущий пустяк – разбитую им чашку. Александр сам воспитал в себе чувство собственного достоинства и, повзрослев, старался никому не позволять глумиться над собой.
Первый директор Царскосельского Лицея – Василий Федорович Малиновский – русский дипломат, публицист, просветитель, отец Ивана Малиновского – лицейского товарища Пушкина. Как и Куницын, он был благородным человеком, они тесно сотрудничали. Оба сразу выделили Пушкина. И, не смотря на доносы надзирателей о «чтении им запрещенных книг и писании стихов», Александр ни разу не был наказан директором. Напротив: мудрый и добрый Малиновский понимал, что этот его воспитанник талантлив, и его имя еще зазвучит на просторах России. В числе немногих лицеистов он приглашал его в свой дом и позволял пришедшим молодым людям право на собственное мнение, уважал их взгляды. А Мартын Пилецкий – «надзиратель по учебной и нравственной части» был уволен «за дурное поведение» в Лицее.
Правда, не все проявляли подобную толерантность «к шалуну» Пушкину. В Лицее был так называемый «черный стол», за который сажали каким-то образом провинившихся. «Воспитанник Пушкин тоже был сажаем за него» в наказание за громкий смех в классе чистописания, чем был очень недоволен учитель этого предмета Фотий Петрович Калинич. Как и тем, что он «чертил пустые фигуры» в классе немецкой словесности у господина Гауеншилда. Зато никто не мог отрицать, что «по-французски он говорил, как француз».
Не только Пушкин среди всех преподавателей отличил Куницына, профессор тоже выделял его среди других воспитанников, поначалу присматриваясь к нему, понемногу изучая. Он записал в своем дневнике: «Расставаясь, Александр Иванович Тургенев в особенности расспрашивал меня о Пушкине, в судьбе которого принимает участие, и просил меня быть внимательным к нему, ибо детство его было безотрадное. Зная родителей Пушкина как людей весьма забывчивых, Александр Иванович просил меня не оставить его. Это меня тронуло, я обещал, но сказал с откровенностью, что здесь нужен бы человек более душевный, чем я: я стремлюсь повлиять на разум их. Гувернеры наши плохи.
Я всего более надеюсь на дружбу между собою; но, правду сказать, совершенная разность в первоначальных впечатлениях отчуждает их друг от друга. Пушкин, о котором Александр Иванович печется, носит на себе все несчастные следы своего первого воспитания. Умен, но застенчив; упрям, слишком скор, вспыльчив и смешлив. Он замысловат и остроумен, знает Вольтера, Грессе, Пирона и, кажется… всю французскую насмешливую литературу. К удивлению моему, полюбил мудрецов древних…».
Застенчивость на некоторое время явилась преградой для сближения Александра с ровесниками – с теми, с кем по велению судьбы оказался, что называется, в одной лодке. Но они быстро, еще в день открытия Лицея, сошлись с Иваном Пущиным. Как-то сразу почувствовали и свою социальную общность, и родство душ. Когда лицеистов расселяли, комнаты друзей оказались рядом: Пушкина под номером 14, Пущина под номером 15. Подростки не всегда и не во всем соглашались, их взгляды разнились на ряд вещей. Впрочем, юный Пушкин не всегда спорил, даже соглашался, чтобы не обижать друга, но всегда оставался при своем мнении.
Годы спустя, в своих «Записках о Пушкине» Пущин вспоминал, как они встретились в первый лицейский день: «У меня разбежались глаза: кажется, я не был из застенчивого десятка, но тут как-то потерялся – глядел на всех и никого не видал. Вошел какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. – Я слышу: Александр Пушкин! – выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный.
По сходству ли фамилий или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда… Мы несколько приободрились, начали ходить в ожидании представления министру и начала экзамена. Не припомню, кто, только чуть ли не Василий Львович Пушкин, привезший Александра, подозвал меня и познакомил с племянником. Я узнал от него, что он живет у дяди на Мойке, недалеко от нас. Мы положили часто видаться».
Как известно, зимой 1837 года смертельно раненный Пушкин вспомнил именно о своих лицейских друзьях Пущине и Малиновском (его поэт называл «приятелем задушевным») и сожалел, что их нет рядом: «Мне было бы легче умирать»…
По мере того, как лицеисты учились, общались, ходили на прогулки, у Александра появились новые друзья. Он близко сошелся с Антоном Дельвигом. Это ему, любимому им другу Дельвигу, гораздо позднее посвятит Александр Сергеевич эти строки: «Мы рождены, мой брат названый,/Под одинаковой звездой./Киприда, Феб и Вакх румяный/Играли нашею судьбой./Явилися мы рано оба/На ипподром, а не на торг,/Вблизи Державинского гроба,/И шумный встретил нас восторг…».
В Лицее Дельвиг «был на замечании по лености». Пилецкий наблюдал, как однажды Пушкин встретился с Дельвигом. Об этом рассказывает в известном романе о Пушкине Юрий Тынянов: «…Вдруг Пушкин нечаянно увидел Дельвига, который шел навстречу без всякого дела или занятия. Лицо его вдруг изменилось, улыбка появилась на нем, глаза засветились, он засмеялся без всякой видимой причины, они обнялись и пошли нога в ногу. Пушкин, обычно молчаливый, неохотно отвечавший на вопросы товарищей, смеявшийся редко и отрывисто, без добродушия, теперь болтал, смеялся то и дело. Был говорлив, как птица: Дельвиг, видимо, был ему приятен. Пилецкий смотрел на них, оставаясь для них невидимым, с некоторым недоумением». Надзиратель неоднократно предпринимал попытки исключить Пушкина из Лицея, но всякий раз – безуспешно.
Еще один близкий лицейский друг Пушкина – Вильгельм Кюхельбекер – Кюхля, с детства отличавшийся особой серьезностью. Александр и Кюхля сошлись не сразу, а год спустя. Они оба много читали, подолгу говорили и спорили, оба писали стихи и посылали их в журнал «Вестник Европы», в надежде быть напечатанными. Стихи Вильгельма были напечатаны раньше, чем стихи Александра, хотя отправляли они их одновременно. Пушкин по этому поводу очень переживал. И вот 16 июля 1814 года было опубликовано стихотворение 15-летнего Александра Пушкина «К другу стихотворцу». Начинающий поэт был счастлив бесконечно…
В числе лицейских друзей Пушкина были Михаил Яковлев, Владимир Вольховский, Сильверий Броглио, Сергей Ломоносов, Константин Данзас… И Александр Горчаков, конечно. Хотя с Горчаковым они сошлись не сразу, что и не удивительно: у Горчакова в лицее было прозвище Франт. «Он рос один, и ему трудно было теперь привыкнуть к товарищам, – пишет Тынянов. – Все давалось ему легко. Он гордился этим. У него были уже поклонники. Профессора были к нему благосклонны: он сразу занял первое место; у него была память, которая без всяких усилий и понимания, как в зеркале, повторяла все, что он читал. Он учился усердно. Во всем остальном он был забывчив, особенно на имена».
В конце концов Горчаков сам отличил, выделил Пушкина среди других, общение их стало более тесным, двум умным молодым людям было интересно говорить на разные темы. В стихах, посвященных 14-й годовщине Лицея, Пушкин, вспоминавший друзей, не забыл и о Горчакове: «Нам разный путь судьбой назначен строгой;/Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:/Но невзначай проселочной дорогой/Мы встретились и братски обнялись». Лицейское братство – навсегда. А в жизни дороги разошлись: Пушкин стал первым поэтом России, а Горчаков – выдающимся русским дипломатом ХIХ века. Он прожил долгую жизнь и умер последним из пушкинского выпуска.
Отечественная война 1812 года тоже оставила свой след в сердце лицеистов первого выпуска. Планировалась даже эвакуация учебного заведения вместе с воспитанниками. Пушкин переживал за судьбу Москвы: «Он привык ничего не бояться, не плакал. Он не думал ни о родителях, бежавших на Волгу, ни даже об Арине – он думал о Москве, о пепелище, где родился, где рос, куда должен был некогда вернуться; теперь возвращаться было некуда. Он был один как перст. Он вспоминал знакомые дома, один за другим, и сомневался в их существовании».
А в это время уезжавшая вместе с родителями и другими детьми Пушкиных Арина пыталась по дороге сбежать. Сергею Львовичу, пытавшемуся узнать, куда она собралась, ответила: «В Петербург, Александра Сергеевича повидать, не затерялся б там один»…
После смерти Василия Малиновского директором Лицея был назначен Егор Энгельгардт. В противоположность Василию Федоровичу он не питал дружеских чувств к лицеистам, не восхищался их талантом. У него были другие задачи: карьера, стремление «быть отмеченным при императорском дворе». Но и лицеисты уже были другими, их братство крепло, они смело мыслили и действовали. Не удивительно, что впоследствии многие из них стали декабристами. В том числе Пущин и Кюхельбекер. Кюхля каждый год 19 октября (насколько это было возможно в каземате Петропавловской крепости) праздновал день открытия Лицея.
А Пушкин, находившийся в 1825 году в ссылке, грустил в одиночестве в этот незабываемый день: «Печален я: со мною друга нет,/ С кем долгую запил бы я разлуку,/Кому бы мог пожать от сердца руку/И пожелать веселых много лет…».
В свои лицейские годы Пушкин впервые полюбил и пронес эту любовь через всю жизнь. Екатерину Андреевну Карамзину он увидел в Царском Селе и с первого взгляда был очарован ею. Карамзины жили тогда в «кавалерийском домике» на Садовой улице, а позднее в Китайской деревне в Александровском парке – в одном из «стилизованных китайских домов». Николай Михайлович работал здесь над «Историей государства Российского» и одновременно хотел быть поближе к двору.
Екатерина Андреевна была старше Пушкина на 19 лет и не отвечала ему взаимностью. Но его любовь – светлое, нежное чувство юноши – окрыляло и вдохновляло его. Впоследствии салон Карамзиных, где поощрялись встречи Дантеса и жены поэта, как известно, сыграл роковую роль в судьбе Пушкина. И все-таки в последние минуты жизни Александр Сергеевич, желая проститься с Екатериной Андреевной, попросил, чтобы послали за ней.
Из Лицея в 1817 году Пушкин вышел уже известным поэтом, его хорошо знали в лучших литературных салонах Петербурга. Он был определен на службу в Коллегию иностранных дел, но оставался там недолго – всецело отдался творчеству…
Анна Белунова
