Матренина планида
Говорят, каждому человеку «сверху» предначертана судьба. И от нее, сколько усилий ни предпринимай, не уйдешь. Что ж, может быть. Но нередко мы тем самым просто успокаиваем себя, оправдывая собственные неблаговидные поступки. Во времена расцвета коллективных хозяйств однажды меня «позвало в дорогу письмо», которое прислала в редакцию молодая трактористка, обиженная на председателя колхоза за то, что он ей «не давал трактор».
Точнее – не давал возможности Наталье работать на тракторе. А она считала, что имеет на это полное право, поскольку окончила ПТУ и была «профессиональным трактористом». Свое «упорство» председатель объяснил просто: «Женщина она! Здоровье беречь надо. А для тяжелой работы у нас мужиков предостаточно».
Сегодня, возможно, я бы согласилась с ним. Но в то время я сама была молодой журналисткой, а Наталья отнюдь не жаловалась на здоровье. «Девка кровь с молоком» могла заткнуть за пояс иных мужиков. Словом, я стала на ее сторону. После выступления газеты она получила желанный «Т-40». Не скрывая радости, Наташа объявила, что мы с ней теперь подруги и во всем должны друг друга выручать.
Для начала мне вменялось в обязанность «поправлять» сочинения ее сына Мишки, что, в общем-то, делать было непросто: списывая целые абзацы у Белинского, он одновременно толковал классическую литературу на собственный лад: «Так за что же Пушкин так любит свою Татьяну? – вопрошал Мишка и ошарашивал выводом: – Да хотя бы за то, что она была прототипом его жены, которую он тоже любил». В очередной свой «визит» ко мне домой, Мишка, вынув тетрадку, объявил:
– Ну, теть Ань, написал нестандартно, – гордость распирала его.
– Да ты никогда штампами не отличался, – позволила я себе легкую иронию.
На этот раз Мишку интересовали горьковские рассказы. «Анализируя» в привычной ему манере «Старуху Изергиль», то есть, списывая у Горького куски текста для характеристики отрицательного героя, он в конце «сочинения» вновь вспоминал о своих «способностях» литературного критика: «А у нас бабка Матрена – Ларра. Тоже ходит, как тень, а помереть не может, потому что грешна сильно».
Я молча посмотрела на Мишку.
– Да вы ее знаете, – почти правильно понял он мой немой вопрос. – Матрена Павловна Карпова. Помните, она вас летом компотиком холодненьким угощала? Только зря вы из ее кружки пили…
– Почему?
– Плохая она.
– Почему?!
– Злая потому что. И Бог ее за грехи наказывает. Троих детей своих закопала.
– ?
– Ну… похоронила. Одна только Мери и осталась. Теперь Матрена сама больной прикинулась. Да только не помрет она, пока и Мери не похоронит.
– Почему ты так думаешь?
– Бабы в деревне шепчутся, будто проклятие над ней нависло… Так что вы остерегайтесь даже соломинку брать из ее рук, – оглядываясь и шепотом, словно за нами кто-то наблюдал, предупредил меня Мишка.
Благодаря нашей неожиданной «дружбе» с Натальей, я знала Матрену Павловну уже несколько лет. И, глядя на нее, всякий раз удивлялась. Но не тем качествам, о которых поведал мне деревенский паренек. Матрена Карпова, несмотря на то, что ей было за семьдесят, казалось, не утратила следы былой красоты, которой ее щедро наделила природа. Легкая походка, аккуратность в одежде, подчеркнуто вежливое обращение со всеми и даже тяжелый пучок когда-то иссиня-черных волос, куда теперь, казалось, бросили горсть морозной пыли, выделяли ее среди деревенских баб и крайне раздражали последних.
В селе она жила уже более полувека, но так и не стала «своей». Возможно, она сама была в том виновата, потому что никого не пускала к себе в душу, а в деревне соседи не простят того, если они не будут знать о тебе больше, чем ты сама. За Матреной прочно закрепилось прозвище «Сибирячка» с тех самых пор, как здешний мужик Григорий Карпов привез свою молодую жену с Алтая. К тому же она редко была занята «на тяжелой колхозной работе» – в основном работала уборщицей в конторе или нянечкой в сельских яслях. И когда пьяный Григорий по ночам гонялся за женой, народ не сочувствовал ей, а потешался:
– Слыхали? Вчера Сибирячка у Пелагеи в сарае пряталась. На чердак без лестницы вскочила. Как вертолет взлетела!
За пьянку Григория «сняли с трактора», и он «сторожил ферму», пропивая даже те гроши, которые зарабатывал. Толку от такого хозяина (так в деревне женщины называют своих мужей) было мало. Четверых детей Матрена растила, можно считать, в одиночку. Сама косила в лесу, заготавливая на зиму сено корове, сама рубила дрова и даже резала торф, который раньше заменял уголь. Утепленный ее руками сарай был полон скота, который надо было чем-то кормить. Матрена Павловна в образцовом состоянии содержала огород в сорок соток, но выращенной на нем «продукции» не хватало. И она «пополняла» запасы с колхозного поля. Собственно, то же делали и ее соседи. Только там «промышляли» мужики. А Матрена сама носила на своих хрупких плечах тяжелые вязанки клевера, кукурузы, а осенью – мешки с бураками.…
Выросли дети. Как всякая заботливая мать, Матрена Павловна посчитала своим долгом «вытолкнуть их из деревни в город, чтоб не месили здесь грязь». И они разъехались. Мать радовалась тому, что сыновья женились, а дочери вышли замуж, летом ждала в гости внуков. Но даже в счастливые минуты она интуитивно чувствовала приближение беды, боялась ее прихода, хотя не могла предположить, что эта черная туча навсегда закроет от нее солнце.
Одно за другим она стала получать известия о смерти своих взрослых детей. Сначала на шахте в Кузбассе «попал под обвал» ее старший сын Борис. Через два года в автокатастрофе погиб Костя. Дочь Раиса умерла от руки ревнивого мужа, не рассчитавшего силу удара. В живых пока оставалась только младшенькая – Мария, которую и дома, и в селе все называли Мери.
О, это была красавица! Точеная фигурка, светло-русые волосы рассыпаны по плечам, а в зеленых, изумрудных глазах плясало неуемное счастье. Мери обладала удивительно красивым и сильным голосом. Бывало, в ласковые майские вечера ее песня звенела над селом и собирала на лавочке у дома Карповых всю округу.
– Ну, Меричка, – говорили бабы, – даже соловьи умолкли – тебя заслушались.
Мери «подтопила лед» в душах односельчан: благодаря ей они стали теплее относиться и к самой Матрене. Девушка окончила культпросветучилище, вышла замуж, по ее словам, за талантливого музыканта. Может быть, он таковым и был, но пил беспробудно. «Семейная идиллия» закончилась тем, что и сама Мери пристрастилась к спиртному. И в этой опустившейся женщине с помятым коричневым лицом трудно было узнать Мери прежнюю – счастливую красавицу.
Навалившиеся невзгоды сломили даже сильную Матрену. Она слегла.
– Сердце пропало, – перевел Григорий на свой язык диагноз медиков. – Труба бабке…
Но он ошибся: «труба» была ему самому – врачи не смогли вывести его из состояния алкогольной комы. Смерть мужа заставила Матрену подняться – похороны требовали хлопот. По рассказам Натальи, проводить в последний путь «деда Гришку пришли многие. Он хоть и был горьким пьяницей, а никому зла не сделал. И плакали люди. Одна только бабка Матрена шла с сухими глазами».
Не плакала Матрена Павловна и когда прощалась с последним родным человеком – Мери уснула в сугробе. Навсегда. «Вот каменная», – говорили о ней в селе. Может быть, ее душа действительно окаменела, а сама она стала тенью, Ларрой, с которым сравнивал ее Мишка в своем сочинении?
После этих – последних – событий прошло несколько лет. Михаил поступил в сельскохозяйственный техникум, где его «особенно не мучили литературой». Мы реже встречались с Натальей. И я постепенно стала забывать о бабке Матрене и об ее неразгаданной истории. Но однажды Наталья опять позвонила:
– Слышь, Матрена с тобой хочет увидеться.
– Она жива еще?
– Представь себе!
К Матрене Павловне я приехала жарким июньским полднем. От изнурительного зноя в ее по-прежнему ухоженном саду поникли роскошные пионы. Во дворе кудахтали куры, сообщая хозяйке о своем благом намерении нести яйца, пахло свежим сеном, которое жевала привязанная у ворот коза. Я протянула руку, чтобы отворить калитку, и услышала за спиной пронзительно скрипучий голос, заставивший меня вздрогнуть. Обернувшись, я увидела бабку Матрену, которая стояла, опершись костлявой рукой на палку, а другой держала полведра воды – видимо, больше от колодца донести уже не могла.
– Приехала все ж таки, – по ее щеке медленно ползла крупная слеза. – Пойдем в хату.
Деревенская хата обладает чудесным свойством сохранять внутри себя прохладу даже в неимоверную жару – никаких кондиционеров не надо. В доме Матрены был идеальный порядок. На вымытом полу – домотканые коврики. На застеленном накрахмаленной скатертью столе обращала на себя внимание фотография в рамке. С нее смотрел светловолосый улыбчивый мальчишка лет семи.
– Это я недавно увеличила карточку, – объяснила Матрена Павловна. – Фотограф тут один по селу ходил.
Я не задавала ей никаких вопросов: раз позвала – значит, сама все расскажет. Она взяла со стола фотографию, поцеловала и из глаз ее потекли не слезы – ручьи.
– Сыночек мой, – произнесла она, но это был не голос, а скорее стон, вырвавшийся из ее груди. – Я его… бросила.
Было понятно, что Матрену теперь уже совершенно не волнует ничья реакция на ее признания. Ей нужно было выговориться, освободиться от груза, который тяжелым камнем давил ее душу более полувека.
– Я была замужем, – продолжала она. – И сыночек у меня рос, Никитушка – такой умненький да послушненький. А потом повстречала Гришу – он приехал поднимать целину – и обезумела. Скоро об этом все узнали. Надо было держаться какого-то одного берега. И я согласилась поехать с Гришей на его родину, в соловьиный край. Но в последний момент он отказался брать с собой Никитушку, а мне уже не было пути назад. Гордость не позволяла мне броситься в ноги к мужу и попросить прощения. И я бежала, как каторжная от господского гнева.
Стояла суровая сибирская зима. Но ребятишки все равно катались на санках. Когда мы уходили, я услышала крик: «Мама!» – это сынок бежал за мной. Я было рванулась к нему, но Гриша удержал меня. Последнее, что я увидела – мальчик мой поскользнулся и упал, а когда приподнялся – заплакал, из носика у него текла кровь. С тех пор сердце мое пятьдесят лет кровоточит…
– У вас была возможность все исправить…
– Не было! Гриша бы меня убил, если б узнал, что я хоть письмо написала… Вот что: ты должна мне помочь.
– Я?!
– Напиши письмо моему сыну. Расскажи все, как есть. Я уже замучилась жить, но мне страшно умирать без покаяния и прощения…
– Думаете, он жив-здоров?
– Сердцем чувствую.
Наталья, узнав о наших с Матреной планах, пришла в ярость:
– Ты рехнулась! Не лезь в это темное дело – пусть сама расплачивается за свои грехи!
– Да она уже расплатилась сполна…
Мы отправили с Натальей заказное письмо в Сибирь по старому адресу Матрены. Ответ пришел месяца через три. Наташа рассказывала, что когда почтальон пришла к дому Матрены Карповой, там уже сидели на лавочке бабы в ожидании новостей: в селе чихнуть не успеешь, как уже слышишь: «Будь здоров!».
Стояла тихая теплая осень. Матрена Павловна вышла из дома и села рядом с соседками
– Читай, – сказала она Лене – почтальону. – Я больше не боюсь людского суда. Самый страшный суд – высший. И перед тем, как Господь отправит меня в ад, я хочу во всем вам признаться.
Письмо прислал Никита. Он писал, что рад тому, что мать его еще жива, сообщал, что у нее есть тридцатилетний внук Дмитрий, который окончил духовную семинарию, и двухлетний правнук Елисей. Никита надеялся на встречу, обещал будущим летом приехать. Когда Лена закончила читать, плакали все.
С того дня Матрену в селе перестали считать чужой. Но ей не суждено было дождаться лета. Стоило расслабиться – силы покинули ее. Она опять слегла, понимая, что больше ей уже не подняться. Но это не пугало ее. Она уходила спокойно, счастливая оттого, что получила прощение еще на земле. Распределила между соседями свое хозяйство, «сердечнее» других ухаживающей за ней Наталье отписала дом. Чувствуя, что у Матрены Павловны остаются считанные дни, Наташа «отбила телеграмму» Никите. На похороны приехал внук.
– Отец остался с мамой – она после инфаркта еще не совсем оправилась, – ответил он на мучавший односельчан Матрены вопрос.
Дмитрий сам отпевал свою бабушку, с которой им не суждено было встретиться при жизни. Он был единственным родственником, который провожал Матрену Карпову в ее последнюю дорогу…
Анна Белунова
