Махнем платком белым?!
Недавно мне из Ярославля, словно из далекой юности, позвонила моя бывшая однокурсница по университету.
– Светка! – искренне обрадовалась я.
– Жаль, далеко живем друг от друга. «Увидеться – это б здорово!».
– «А писем он не любил», – почти в один голос процитировали мы нашего любимого Симонова.
Мы еще долго говорили о друзьях-товарищах. Уточняли, кто работает в газете, кто на телевидении, грустили о том, что «иных уж нет». Светланин предновогодний звонок вызвал в душе моей бурю эмоций. Рука сама потянулась к студенческому альбому с фотографиями. Вот ребята из Замбии. В центре – Флорентина с красивой белозубой улыбкой.
Нахлынули воспоминанья… Новый 1980 год мы встречали вместе с ней на моем родном хуторе Лесном. Возможно, никогда бы не оказалась здесь эта африканская девушка, если бы не мой любопытный сосед Федор Савельевич, которого на хуторе называли коротко и просто: «Дед Савич».
В ту пору ему было уже за девяносто, но выглядел он еще достаточно бодро. Когда я приезжала домой на каникулы или на праздники, дед тотчас со своей неразлучной клюкой непременно являлся к нам, и каждый раз задавал моей маме один и тот же вопрос, заранее зная, каким будет ответ: «Дмитривна, Анютка уже тут»?
После традиционного чаепития с пампушками мы с дедом Савичем, усаживаясь удобнее, долго говорили на разные темы. Окончивший церковно-приходскую школу, он для человека его поколения был достаточно грамотным, любознательным. Летними вечерами дед садился на лавочку у палисадника и под многочисленные упреки своей «молодой» жены (бабке Петровне было «всего» семьдесят пять), ловил почти каждого проходившего мимо: «Какие новости?».
Деду, по его собственному признанию, хотелось узнавать о том, что «творится в белом свете, из живых уст, а не по радио».
– С тобой из-за моря господа какие учатся? – спрашивал он во время нашей «умной» беседы.
– Конечно.
– И немчура приезжает?
– Я с двумя немками в одной комнате в общежитии живу.
– Я немцев видал, вот как тебя сейчас. Когда в первую мировую в штыковую шли. Карточки какие у тебя имеются?
Мы начинаем рассматривать фотографии – разные. И вдруг морщинистое лицо моего собеседника озаряет широкая улыбка:
– Ты, что ж, и с неграми стречаешься?
– Живу в одном общежитии.
– И обедаешь за одним столом?
– Случается.
– А эту девку как звать?
– Флорентина.
– Валентина! Красивая! Полная. Тебе б трошки тоже подправиться надо, а то скоро ветром начнет сдувать. А Валюша эта – ой, раскрасавица. Вот бы побеседовал я с ней. Да не суждено…
– Ну почему же не суждено?! Я могу привезти ее в гости.
– Уважь старика, Анютка!
На следующий Новый год, на четвертом курсе, мы с Флорентиной приезжаем вместе. Она сама изъявила желание ехать, когда я ей рассказала о снеговиках, зимних забавах в деревне, катаниях на санках с горки…
Весть о том, что в нашем доме гостит африканская девушка, разнеслась по хутору мгновенно. Мы с Флорентиной нарядили елку. Сами приоделись. Помогли маме накрыть стол и стали ждать гостей. Часам к девяти вечера набралось уже человек десять. Конечно же, в числе первых пришел дед Савич. Несмотря на свою скупость, он все-таки растратился в хуторском магазинчике на шоколадку «для Валюши». И когда благодарная Флорентина просияла своей ослепительной улыбкой, обычно сгорбленный Федор Савельевич даже как-то распрямился, на время отбросил клюку, топнул ногой у сверкающей елки и пропел сиплым голосом: «Проходил за ней три года. Кому грязь, а мне погода!».
– Анютка, не подкачай! – топотал дед вокруг меня, вызывая на танец, как это принято в деревне.
Я тут же вылетела в образовавшийся круг: «Выйду, выйду я плясать в новеньких ботинках. Все ребята говорят, что я, как картинка».
– Наша девка! – прищелкнул языком дед Савич.
Но сидевшая за столом Зинка (по прозвищу «Рябая» из-за перенесенной оспы) бросила в мою сторону надменный взгляд и запела: «Танцевала, танцевала – побила ботинки. Осталися на ногах чулки да резинки». Я еще не успела сообразить, как мне быть с ответом, а в круг уже вышла наша одинокая соседка бабка Аксинья, жившая у нас зимой и спавшая на теплой печке (в ее лачужке зимовать было невозможно): «Приезжали меня сватать на сивой кобыле. Барахло мое забрали, а меня забыли».
Это был явный намек на то, что тридцатилетнюю Зинку до сих пор не взяли замуж, хотя, «по свидетельству очевидцев», «ее мамка каждую субботу печку подбеливала в ожидании сватов». Раздался дружный смех, а Зинка вспыхнула и было направилась к двери, но моя мама остановила ее: «Зиночка, не слушай их. Угощайся вот лучше».
После двенадцати все вместе пели «Подмосковные вечера», и хуторяне искренне восхищались тем, что Флорентина «так хорошо знает слова».
– Это потому, товаришчи, что песня русская на душу ложится, за сердце берет. Она на все-е-ей планете слышится, – захмелевший дед Белка поднял вверх указательный палец левой руки (в правой держал рюмку) и обвел всех вокруг, словно изображая земной шар.
Его единодушно поддержали и подняли тост за русскую песню. Белка – это, конечно, прозвище. А звали деда Андрей Иванович. Происхождение прозвища никто толком объяснить не мог. Сам он утверждал, что это из-за цвета волос: «Всегда они белесыми у меня были».
За праздничным столом говорили и об урожаях, и о надоях, и о гусиных боях…Потом зашел разговор о том, как девушек в Замбии замуж выдают.
– Калым за них дают какой-либо? – добивался дед Савич.
– Да, коровами, – охотно стала объяснять Флорентина. – Чем полнее девушка, тем больше за нее коров жених дает.
– Голубка! – всплеснул руками Дед Савич и подпрыгнул на стуле, насколько ему позволил сделать это его возраст. – За тобой, видать, целое стадо погонют.
– Да-а, – заважничала Флорентина. – А вот за Аню, – она бросила сочувственный взгляд в мою сторону, – ни одной бы коровы не дали.
Почему-то никто, кроме меня, после такого резюме не засмеялся. А дед Савич даже тяжко вздохнул:
– Да, подправиться ей надо. Хоть самую малость!
Весело провели мы и первое, и второе января. Все обещанное Флорентине было исполнено. И снеговика вылепили, и в снежки играли, и на санках катались. Даже Дружок (собака наша) садился с нами на краешек саней, а потом, взяв в зубы веревку, помогал нам тащить салазки в гору. Очарованная Флорентина не удержалась от комплимента:
– Какая умная собачка!
Третьего января мама моя заволновалась:
– Аня, вы когда собираетесь уезжать? У вас же сессия! Ладно, ты опоздаешь. Но из-за тебя могут быть неприятности у Флорентины! Когда первый зачет?
– Вчера был, – ввела в курс дела мою маму Флорентина. И, почему-то засмеявшись, уточнила: – По истории русской журналистики.
Слышавшая наш разговор бабка Аксинья «соскочила» с печки и вынула из шкафа «божественную книжечку».
– Открой на голове, – велела она мне. – Поглядим, что выложится.
Я раскрыла книгу и прочитала:
– Изгнание торжников из храма…
– Это – все, – печально заключила Аксинья.
Действительно, все: «суд присяжных», лишив «подсудимых» последнего слова, решил отправить нас в Воронеж рано утром следующего дня.
Автобус уходил в шесть утра. Но автостанция от хутора Лесного находилась за восемь километров. Так что до нее еще надо было добраться. Нет, если бы речь шла обо мне одной, то тут ничего сложного: я и на большие расстояния пешком ходила. Но не поведу же я гостью! По темноте!
Мама пошла просить деда Белку, на подворье которого имелась лошадь, полагавшаяся ему в колхозе «по должности конюха».
– Не переживай, Дмитривна. Доставлю девок в лучшем виде. И внука как раз встречу – невестка в гости везет.
Около четырех часов утра в сопровождении мамы и Дружка мы направились к дому Андрея Ивановича. На улице – ни одного фонарика. Но светло, почти как днем. «Праздничная иллюминация» – от искрящегося под луной снега, от одетых в иней деревьев…
Дедова лошадка Зорька уже стояла у ворот, запряженная в сани-розвальни. Андрей Иванович пытался «подстелить девкам соломки», а мама захватила для нас «небольшую перинку». Еще дед под соломку и перинку припрятал «ружьишко на случай зайчонка встречного».
– Ну, счастливо, – пожелала нам мама, провожая нас в дорогу.
– Эх, Дмитривна! Сейчас мы с девчатами махнем платком белым – это у деда Белки означало: поедем с форсом. – Давай, Анютка, нашу зап-певай.
– «Мой костер в тумане светит», – затянула я в звенящей тишине и чарующей красоте зимнего утра.
– «Искры гаснут на лету», – тут же подхватил дед.
Видимо, ошалевшая от нашего «дуэта» Зорька понесла нас резвой рысью. Мы и опомниться не успели, как оказались на речке, скованной льдом.
– Ох ты, ох ты, – закряхтел дед. – Надо ж было левее брать. На этом месте поутру, говорят, всех бес путает.
А Зорька под причитания деда, скользя и падая, а потом, поднимаясь снова, катала нас по скользкому льду, и сани летали из стороны в сторону.
– Держись, – постаралась я успокоить Флорентину и для надежности взяла ее под руку.
– Сама держись, – бормотал сконфуженный дед. – У Валентины твоей полтора центнера весу. Захочешь – не спихнешь с воза.
Я промолчала, в надежде, что Флорентина не услышала или не поняла смысла его слов. А дед между тем чуть не плакал:
– У меня ж кобыла не кованая! Где-то тут пелька (прорубь – авт.) была. Не угодить бы в нее, пока мы по речке вальсируем.
Наконец-то успокоившуюся Зорьку мы с дедом взяли под уздцы и вывели ее вместе с санями и Флорентиной на заснеженный не скользкий берег. Андрей Иванович в отчаянии стегнул Зорьку кнутом, и она, должно быть, обиженная таким обхождением с ней, понеслась галопом.
– Не в ту строну, Зоря! Нам на Крупец надо, – пищал осипший дед и пытался натягивать вожжи.
Но лошадь его не слушалась. Она перемахнула через замерзшие ручьи, болото и направилась в лес. Остановилась, когда захотела сама. Мы потерялись во времени. Часы-то у нас были, но в темной гуще леса невозможно было рассмотреть, который же теперь час.
– Ой, собачка, – протянула вперед руку довольная Флорентина, указывая на что-то черное в темноте, и позвала: – Дружок, Дружок…
– Не-е, Валюш, – молвил дед, протирая глаза. – Это не собачка. Там табличка висит: «Осторожно: волки в лесе». А то, похоже, живой волк и сидит.
– Доставайте ружье, дедуль! – я первый раз за все время пути заволновалась.
– Да оно, девка, не заряжено.
– А зачем вы его тогда взяли?!
– Для форсу перед иностранкой.
– Что, там прямо так и написано: волки в лесу?
– Ну не тигры же! – огрызнулся раздосадованный дед. – Сам читал.
– Сейчас прочитали? В темноте? – не отставала я.
– Зачем?! Днем был. Узнал я это место. Дрова тут заготавливал.
Пока мы разбирались в ситуации, Зорьке, видимо, надоело стоять на одном месте. Она резко развернулась вместе с санями. А поскольку мы, перепуганные возможностью появления настоящего волка, уселись на одну сторону, сани накренились, и все дружно вывались в сугроб, а Зорька, не останавливаясь, рванула дальше.
– Флорентина! – с полным ртом снега я попыталась узнать об ее самочувствии. В ответ услышала:
– О, эта русская зима!
Тут же выяснилось, что наша гостья потеряла один ботинок. Я решила снять свои.
– Они ей на нос не налезут, – остановил меня дед.
– Ну не идти же ей босиком!
Но Флорентина запротестовала тоже:
– Мне не надо на нос! Махнем платком белым.
Дед молча снял валенки, обмотал «попрочнее» ноги портянками, стянул с валенок галоши и надел их. А валенки отдал «Валюшке». Между тем стало светать, и я прочитала так напугавшую деда табличку: «Осторожно: валка леса». Вот на этой делянке дед и заготавливал дрова, поэтому Зорька сюда дорогу знала. Она только не могла, видимо, догадаться, куда нас надо везти, потому что мы изначально не задали ей верный маршрут. Рядом с табличкой стоял какой-то корч – «живой волк».
…На хутор мы пришли, когда уже совсем рассвело.
– Аринушка, встречай хозяина! – закричал дед у ворот своего дома, будучи уверенным, что жена уже во дворе «управляется по хозяйству».
– Явился, черт старый, – раздалось за воротами. – Танюшку с внуком чужие люди привезли, кобыла одна домой пришла, а ты с девками где шляешься?
– Приревновала! – засиял дед.
И, видно, как в молодости, хотел стать в позу гордого гоголя, но, как назло, под его галошами оказался лед. Дед рухнул навзничь, высоко взметнув ноги. Мы с выбежавшей из калитки бабкой Ариной легко подняли его – худенького, тщедушного.
– О-ох, – застонал дед.
– Больно? – спросила я.
– Дюже больно, Анютка. Опозорил я наш хутор перед заморской барышней.
– Завтра махнем платком белым, – вполне серьезно сказала Флорентина, а мы втроем засмеялись.
Но завтра нам дождаться не дали. Мой отец и шофер Петровича – нашего председателя колхоза – вечером на «Волге» отвезли нас на железнодорожный вокзал и посадили на поезд – чтоб уж наверняка!
Утром на следующий день мы были в Воронеже. И та самая Светлана, которая звонила мне недавно, встретила нас, сияя от счастья:
– Зачет перенесли! Мария Михайловна заболела.
– Ура! – крикнули мы дружно и тут же замолчали, усовестившись.
Хотя понятно было, что радовались мы не болезни преподавателя, а тому, что отложенный зачет давал нам отдушину.
Пока я рассказывала Свете о том, как весело мы встретили Новый год, Флорентина разогревала на плите то, что нам собрала в дорогу мама.
– О, эта русская кухня! – внесла она, сияющая, в комнату ароматную сковородку. – Вкуснятина! – И тут же уточнила: – Девки, вы не забыли, что завтра в театре подают «Бешеные деньги»?
– Островского!
– Ага. Махнем платком белым?!
Анна Светлова
