Завету Пушкина он следовал всю жизнь

Мы стоим у скромного строения, расположенного неподалеку от «опального домика» поэта. В него экскурсию не заводят. А так хотелось бы войти, хоть на мгновение окунуться в мир того необыкновенного человека, которому мы обязаны возрождением из пепла всего Пушкиногорья…

– Подумаешь – Гейченко! – прямо над ухом слышу я недовольный мужской бас, забивающий мелодичный голос нашего экскурсовода Елены Хмелевой. – Государство такие деньги выделяло – любой бы на его месте справился.

Невежество, увы, не стесняется заявлять о себе открыто (стоит ли удивляться тому, что оно даже покушалось на земли Пушкинского заповедника?). Ему – невежеству – и невдомек, что именно Семен Степанович Гейченко, как писал о нем известный прозаик Юрий Бондарев, «…стоит в ряду таких удивительных, великих людей, которые украшают и возвышают духовно нашу жизнь». Да, именно на таких удивительных людях и держится культура России – весь наш духовный мир. Они рождаются нечасто, и потому тем более жизнь наша от их присутствия в ней становится светлее, добрее, полнее и целесообразнее.

И современники Пушкина, и многие исследователи творчества поэта отмечают, что места в северо-западной полосе России с бесконечными холмами и курганами, поросшими сосновыми перелесками и березовыми рощами, отличаются «особой умудряющей и уравновешивающей человека красотой». Они очаровали молодого Пушкина, а он очаровал ими нас в своих стихах.

Не будь Михайловского в жизни Александра Сергеевича, возможно, и мы бы не открыли для себя того поэта, которого любим с детства. Не случайно же именно эти места Пушкин назвал «животворящей святыней». Здесь он скучал, страдал, любил, именно здесь, как из живительного родника, черпал творческие силы – в годы михайловской ссылки родилось более ста блистательных произведений поэта.

Эти дорогие сердцу Пушкина места («Люблю сей темный сад с его прохладой и цветами», «приют задумчивых дриад»…) неоднократно подвергавшиеся разрушению, особенно пострадали в годы Великой Отечественной войны – здесь шли жестокие бои. Святыня русской культуры не стала препятствием для злодеяний фашистов. Под знаменитым дубом в Тригорском (приближаясь к которому невольно вспоминаешь «У Лукоморья дуб зеленый…») они устроили блиндаж. Михайловский парк был изрыт ходами сообщения, а дом Пушкина(!) превратился в «огневую позицию артиллеристов». Немцы взорвали колокольню Святогорского монастыря, заминировали могилу поэта, и уцелела она только благодаря героизму наших солдат.

Тяжело раненному под Новгородом рядовому минометного расчета Семену Гейченко не довелось участвовать в боях за Пушкинские Горы, но полвека своей жизни он посвятил восстановлению нашей национальной святыни. По просьбе Сергея Вавилова, бывшего тогда президентом Академии наук, Семен Степанович, добираясь на случайных попутных машинах, с вещмешком за плечами прибыл в Пушкиногорье накануне Великой Победы – в апреле 1945 года, чтобы остаться здесь навсегда. На пепелище пушкинской усадьбы он сам приехал израненным морально и физически: были в его жизни и сталинские лагеря, и штрафной батальон, а после потери на фронте левой руки сделался инвалидом на всю жизнь.

Но именно ему доверило Отечество возрождение Пушкиногорья. Каким предстало оно его взгляду? «По дорогам и памятным аллеям ни пройти, ни проехать, – будет вспоминать позднее в своей книге «Пушкиногорье» Семен Степанович. – Всюду завалы, воронки, разная вражья дрянь. Вместо деревень – ряд печных труб. На «границе владений дедовских» – вздыбленные, подорванные фашистские танки и пушки. Вдоль берега Сороти – развороченные бетонные колпаки немецких дотов. И всюду, всюду, всюду – ряды колючей проволоки, всюду таблички: «Заминировано», «осторожно», «прохода нет»…

В мае сорок пятого старший научный сотрудник АН СССР Семен Гейченко был назначен директором Пушкинского заповедника, ныне – Государственного мемориального историко-литературного и природно-ландшафтного музея заповедника А. С. Пушкина «Михайловское». Вдохнуть жизнь в дорогие сердцу каждого просвещенного человека места, вернуть им былой облик не случайно доверили именно Гейченко. Пушкинский заповедник возглавил человек блестяще образованный (окончил литературно-художественный факультет Петроградского университета), работавший хранителем в дворцах и парках родного Петергофа, создатель мемориальных музеев-квартир Блока и Некрасова в Ленинграде, дома-музея Достоевского в Старой Руссе… Значительно позже, как бы подводя итоги своего титанического труда, Семен Степанович скажет: «Бог мне ниспослал жизнь интересную, хотя порой и весьма тяжкую, но уж таков наш век, перевернувший русский мир вверх дном».

Гейченко отлично понимал, что восстанавливать будет даже гораздо труднее, чем было бы построить заново. Огромная трудность состояла еще и в том, что катастрофически не хватало людей. Но Пушкин здесь для всех был родным, даже для аистов, облюбовавших место для гнезда на старой ганнибаловской липе со сбитой снарядом верхушкой. Местные жители тоже старались наладить свою жизнь на месте образовавшейся пустыни. Спасали Пушкиногорье всем миром. Жители деревень разбирали немецкие блиндажи и тащили к себе бревна, чтобы построить на месте сгоревших изб новые. На большой поляне у въезда в Михайловское расположилось воинское подразделение, которому было поручено «в ближайшие месяцы очистить пушкинскую землю от взрывчатки». И при этом все понимали, что по-настоящему налажена жизнь будет лишь после того, как они восстановят все то дорогое, что связано с именем первого поэта России. «Спасая памятное место от гибели, возрождая его, мы по-пушкински «заклинаем небо» помочь нам в этом трудном деле, – писал директор заповедника. – И тогда в нас самих укрепляется что-то хорошее, мы делаемся крепче и добрее. Мемориальный пушкинский памятник имеет особую власть над людьми. Он в известной мере сердечное святилище и алтарь».

Первым был восстановлен (в 1947 году) домик няни поэта – Арины Родионовны Яковлевой, а в 1949 году, к 150-летию со дня рождения Пушкина, в своем историческом виде предстала и «скромная семьи моей обитель» – дом Александра Сергеевича. В этом же году состоялось торжественное открытие заповедника. «Я хорошо помню прекрасный июньский полнокровный день Пушкинского народного праздника, – рассказывал в своих воспоминаниях поэт Михаил Дудин. – Я нарочно подчеркиваю народного, потому что на нем в этот благословенный день, наполненный солнцем и грозой, ливнями света и радугами, свистом птиц и пересверком молний, всех – и почтенного академика, и колхозника – объединяла одна святая любовь к чуду своего народа, к чуду своего языка – к вечному Пушкину… Я запомнил на все времена, как люди входили в домик Арины Родионовны, разувшись, чтобы не запачкать полы и не спугнуть той святой тишины, которая свойственна только высокому духовному настрою».

Параллельно восстанавливался архитектурный ансамбль Святогорского монастыря. К 1958 году пушкинское Михайловское обрело облик, запечатленный землемером Ильей Ивановым в 1837 году и известный по литографии 1838 года. И вновь в усадьбе цвели сады, а в парке слышалось разноголосое пение птиц. Но мир Пушкина не ограничивался Михайловским. В жизни и 25-летнего ссыльного поэта, и многие годы спустя важное место занимали Тригорское с «домом Лариных», городища Воронич и Савкино, в руинах лежало Петровское – усадьба, принадлежавшая прадеду поэта Абраму Петровичу Ганнибалу.

Гейченко как никто другой глубоко знал мир Пушкина, обладал даром слышать дыхание заповедника, чувствовать его настроение. Он жил в усадьбе в старом деревенском доме, отказавшись от более комфортабельных условий, утверждая, что такая обстановка и есть для него жизненная необходимость, иначе «сразу же стану глух, нем, слеп, немощен». Директор жил одной с усадьбой жизнью. Просыпался под крик горластых петухов и пение иволги. Вечером слушал соловьев, поселившихся в густых зарослях сирени и жасмина. Было время, когда ночной сторож в усадьбе звонил в колокол, отбивая утреннюю и вечернюю зарю. И колокольный звон летел за околицу, на реку Сороть и озера, в михайловские рощи. Да, судьба пушкинской усадьбы складывалась и из таких вот наполненных лиризмом деталей, как, впрочем, и судьба ее хранителя.

«Хранитель должен знать то, чего никто на свете не знает, – писал Гейченко. – Он близкий друг «хозяев дома», он лекарь дома. Ведь дом всегда как нечто живое… Наш святой долг – сберечь и передать нашим потомкам память не только о том, что создано и завоевано нами, но и о том, что происходило задолго до нашего рождения. Память о великих преобразованиях и страшных войнах, о людях, что принесли Отчизне славу, и о поэтах, эту славу воспевших. В том бессмертном поэтическом созвучии пушкинская нота – самая чистая и звонкая».

Люди, которым посчастливилось работать вместе с Гейченко, отмечают его «великое добросердечие» и говорят, что ему совершенно не свойственна была такая черта, как душевное равнодушие.

– О чем бы ни говорил Семен Степанович – о самом поэте, о вещах, окружавших его, даже о живущих на ганнибаловских елях белках,– он одновременно убеждал, воспитывал, наставлял, – вспоминала экскурсовод музея-заповедника А. С. Пушкина Елена Хмелева. – К нам он часто обращался со словами: «Дети мои!». На работу приглашал безгранично любящих Пушкина и высокообразованных людей – в основном выпускников Ленинградского университета. Он был очень требователен к себе и коллегам, но работать вместе с таким человеком – великое удовольствие.

Именно Гейченко предложил идею (живущую и по сей день) проведения в Михайловском пушкинского праздника поэзии в день рождения поэта. А в памятные пушкинские дни (дни рождения и памяти, 9(21) августа – приезд в ссылку) открывались новые музеи. В августе 1962 года состоялось открытие дома-музея друзей поэта Осиповых-Вульф в Тригорском. В 1977-ом открыт дом-музей Ганнибалов в Петровском. А в 1979 году в день рождения поэта встречала первых посетителей уже и банька в Тригорском парке, свидетельница поэтических вечеров Пушкина и Языкова. Июнь 1986 года памятен открытием усадьбы мельника и водяной мельницы в деревне Бугрово. У каждого из этих музеев индивидуальная экспозиция и в то же время они объединены общей темой: «Пушкин в Михайловском». Много сил было отдано на спасение «дуба уединенного», «ели-шатра» и вообще на лечение Тригорского и Михайловского парков.

Гейченко старался убедительно доказать всем, что без всего этого нет полного понимания, постижения творческого наследия Пушкина михайловского периода. Немало душевных сил было потрачено Семеном Степановичем ради того, чтобы убедить власти (в том числе и высшие инстанции) в непреходящей ценности, духовном богатстве (не говоря уже о нерукотворной красоте) старинных дворянских усадеб. В них не только процветало «барство дикое». В них выросли те, кто являет собой цвет русской культуры – Пушкин, Языков, Баратынский, Толстой, Блок… Как вспоминают известные советские писатели, на помощь себе Семен Степанович всегда призывал общественное мнение. Видные художники, архитекторы, поэты, пушкинисты часто помогали заповеднику. Так что государственные средства отнюдь не сыпались Гейченко с неба. Только ценой великого упорства на пути к намеченной цели ему удалось не просто поднять из руин Пушкиногорье, а придать всему, что с ним связано, пушкинский облик. Народный художник Екатерина Белашова писала в своем письме к Гейченко: «Вы тот человек, который соединяет в себе фантазию и практику жизни».

Число паломников пушкинского заповедника еще при жизни Семена Степановича перевалило за миллион. Именно паломниками называл экскурсантов хранитель Пушкиногорья, говоря, что к Александру Сергеевичу нужно идти на поклонение. И мы, следуя его завету, идем пешком по еловой аллее в Михайловском парке, служившей во времена Пушкина въездом в усадьбу. Прежде чем войти в дом, кланяемся старому вязу, посаженному сыном поэта Григорием Александровичем.

С главного входа попадаем в переднюю. Направо – кабинет Пушкина. Здесь все так, как и было при жизни самого Александра Сергеевича, где он в «часы трудов свободно вдохновенных» создавал свои бессмертные произведения. Появляется чувство, что хозяин оставил свой кабинет ненадолго. Может быть, он идет сейчас по «дороге, изрытой дождями», к своим друзьям в Тригорское? Ведь сам Пушкин любил повторять: «Деревня – вот мой кабинет».

И одновременно вспоминаются слова Гейченко из его книги «У Лукоморья»: «Когда будете в Михайловском, обязательно пойдите как-нибудь вечером на околицу усадьбы, станьте лицом к маленькому озеру и крикните громко: «Александр Сергеевич!» Уверяю вас, он обязательно ответит: «А-у-у! Иду-у!». И это чистая правда: Пушкин отзывается.

Сам главный хранитель и лекарь Пушкиногорья – Герой Социалистического Труда (ему первому среди музейных работников было присвоено это звание), дважды лауреат Государственной премии, кавалер орденов Ленина, Октябрьской революции, Отечественной войны, Дружбы народов, член Союза писателей СССР – покоится близ Тригорского. На городище Воронич каждый август в день его памяти служат панихиду. В поселке Пушкинские Горы выстроен научно-культурный центр (который замыслил еще Гейченко), здесь установлен мраморный бюст Семена Степановича. Рассказывая в своих книгах о творчестве Пушкина, Гейченко сравнивал его поэзию со «святой обителью, храмом». Поэт призывал душу человека «творить добро повсеместно». А о себе Семен Степанович сказал: «Тому завету Пушкина я следую всю жизнь»…

Анна Белунова